Журнал «Государство» #2

В Чикагском университете, где одновременно работали четверо нобелевских лауреатов по физиологии и медицине, мотивированным абитуриентам биологического факультета на пороге объявляют: «Первые два года никаких лабораторий и изучение диалогов Платона и речей Цицерона. В оригинале». На возмущение студента следует ответ: «Мы хотим, чтобы вы стали будущими нобелевскими лауреатами, а не высококвалифицированными лаборантами уже состоявшихся нобелевских лауреатов».

Эта история из статьи ректора МИФИ Владимира Шевченко и директора Института фундаментальных проблем социогуманитарных наук НИЯУ МИФИ иеромонаха Родиона (А.А. Ларионова) — один из ключей ко второму выпуску журнала «Государство». Номер посвящен предметному и разностороннему разбору выбора об узком взгляде и сиюминутной эффективности или стратегических инвестициях в специалиста-интеллектуала с фундаментальным знанием и мощным кругозором, который превращает государство в цивилизацию.

Почему два года, потраченные на античную философию вместо микроскопа, заканчиваются Нобелевской премией? Как превратить расходы на культуру в «прошивку» цивилизации, прочно защищающую ее от экзогенных угроз? Каким образом через образовательную политику в стране можно определить, ожидает ли ее революция через 20 лет?

Второй номер «Государства» предлагает кардинально новый взгляд на образование и культуру — не как на социальную сферу или расходную статью бюджета, а как на стратегические активы национальной безопасности с конкретными тактическими инструментами и с измеримым, пусть и отложенным, возвратом инвестиций.

Полезны и интересны все материалы номера. Приведу некоторые темы с краткими тезисами статей.

Игорь Демин применяет математическую модель американского исследователя русского происхождения Петра Турчина: революции рождает сочетание относительного обнищания населения и перепроизводства элиты — когда образованных людей становится больше, чем мест для них на госслужбе.

Царскую Россию убило перепроизводство дипломов. Власть расширила университеты, но заморозила рост госаппарата после инициативы министра Валуева о «тяжком бремени чиновничества на казне». Результат: с эпохи Николая I до Александра III студенчество выросло вчетверо, чиновников — лишь на 10%.

Появилась контрэлита — «недоучившиеся семинаристы», образованное подполье без перспектив встроиться в систему. Русские бомбометатели убивали чиновников не за конкретные действия, а просто за должность, ради самой революции. Солженицын назвал это явление емким словом «образованщина».

СССР погиб от обратного — недопроизводства элиты. Диссиденты-технократы, лишенные гуманитарного кругозора, предлагали примитивные рецепты: «отпустим цены — рынок все построит», «примем правильные законы — и все заработает». Катастрофический дефицит управленцев с системным мышлением обрушил страну.

Сегодня Россия балансирует между двумя угрозами одновременно. С одной стороны — перепроизводство: более половины студентов (53,4%) учатся платно, причем 42,7% из них — на экономистов и юристов при отсутствии кадрового дефицита по этим специальностям. С другой — недопроизводство управленцев: в России один чиновник на 100 жителей против шести на 100 в Германии.

Демин видит выход в венчурной экономике и креативных индустриях как «предохранительном клапане» — они способны поглотить амбициозных людей с дипломами, но без мест в бюрократической системе, не дав им превратиться в контрэлиту.

Павел Отоцкий из Центра развития ИИ при правительстве фиксирует критический разрыв: более 85% студентов используют искусственный интеллект в учебе, более 85% преподавателей — никогда.

Технология радикально меняет функцию текста в обществе. Люди больше не только читают или пишут — они «разговаривают» с текстами: задают вопросы учебникам, сжимают 300-страничные труды до 30 страниц, получают адаптированные объяснения. По масштабу последствий Отоцкий сравнивает это с изобретением печатного станка в XV веке.

Современное образование полностью «стоит» на работе с текстом — учебники, домашние задания, проверка знаний, научные исследования. И все это теперь под ударом. Плюс за три года в образовательной среде слова «искусственный интеллект» прочно склеились со словом «мошенничество» — и у преподавателей, и у студентов. Но запреты ИИ здесь не работают. Зарубежные вузы за два года прошли путь от тотальных запретов (2023) к разработке политик интеграции (2024-2025). В июне 2025 года России РАНХиГС принял одну из первых таких «политик».

Отоцкий вводит понятие «интеллектуального экзоскелета»: ИИ усиливает способности по поиску и обработке информации, но при этом атрофирует естественные когнитивные функции, которые используются редко. Формирует новые привычки. Создает зависимость от инструмента.

Ключевой вывод: это не проект системной интеграции, а долгосрочный процесс формирования новых культурных практик. Релевантный ответ на вызов ИИ в образовании — вопрос национальной безопасности. Либо система сама формирует правила игры с новыми инструментами, либо получает тотальную имитацию образовательного процесса.

В Чикагском университете, где одновременно работали четверо нобелевских лауреатов по физиологии и медицине, мотивированным абитуриентам биофака на пороге заявляют: «Никаких лабораторий. Первые два года будете изучать диалоги Платона и речи Цицерона. В оригинале».

Владимир Шевченко (ректор МИФИ) и иеромонах Родион (А.А. Ларионов) разбирают эту логику через драматический пример пифагорейцев, которые, согласно преданию, сбросили коллегу с корабля за открытие иррациональных чисел, разрушившее их картину мира. Неспособность критически осмысливать основания своей деятельности превращает и гениев в убийц инноваций.

На возмущенные возгласы студентов следует ответ: «Мы хотим, чтобы вы стали будущими нобелевскими лауреатами, а не высококвалифицированными лаборантами уже состоявшихся нобелевских лауреатов». Авторы формулируют различие как инженер-ремесленник (которого вскоре заменит ИИ) против инженера-архитектона — создателя технологических прорывов. Архитектон (от греч. «главный строитель») — это research&development director, визионер, способный не просто решать задачи в заданной парадигме, но менять саму парадигму и определять стратегическое будущее целых отраслей.

Пример с финала конкурса «Я, ты, Москва-2023»: основатели крупнейших российских компаний с оборотами в сотни миллиардов перед двумя тысячами технарей говорят не про KPI и квартальные метрики, а про онтологию (что существует в мире) и аксиологию (что ценно). Долгосрочный успех строится на прочном фундаменте ценностей и корпоративной культуры, а не на сиюминутной эффективности.

Это не философская абстракция — это операционная модель отбора кадров для технологического суверенитета. Вопрос для каждого руководителя: вы растите ремесленников или «архитектонов будущего»?

Алексей Харичев, политолог и эксперт в области государственного управления, оцифровывает российскую идентичность через 56 базовых ценностей, сведенных в пять векторов-императивов. Не философская абстракция, а операционная система для принятия решений.

Первый вектор — рационализм ⟷ идеализм (императив: ВЕРА). Россия мыслит образами, а не алгоритмами. Нам нужен светлый идеальный образ будущего — коммунизм, Царство Божие, «Европа от Лиссабона до Владивостока». Отсюда жертвенность и героизм: для нас есть вещи важнее факта жизни. Харичев определяет это как веру в гражданское бессмертие: мы живем, пока помнят наши дела.

Второй вектор — индивидуализм ⟷ коллективизм (императив: СЕМЬЯ). Будущее за командами, двигатель развития — партнерство, а не конкуренция. Россия устроена как «семья семей»: малые группы образуют полифоническое многонациональное единство — источник конкурентного преимущества.

Третий вектор — формальная ⟷ моральная нормативность (императив: ПРАВДА). Дух закона важнее буквы. Мы руководствуемся десятью заповедями, а не 282 законами Хаммурапи. Нас угнетает совесть, а не нарушение инструкций. «Сила в правде: у кого правда, тот и сильней» (Данила Багров, «Брата 2»).

Четвертый вектор — зависимое ⟷ независимое развитие (императив: РОДИНА). Россия всю историю отстаивала суверенитет — это вошло в код: «Патриотизм — наша национальная идея» (Владимир Путин, Президент РФ).

Пятый вектор — негативная ⟷ позитивная свобода (императив: ВОЛЯ). Можем терпеть, затем мобилизоваться и совершить подвиг. Проблематично не придумать уникальное, а запустить его в серию — отсюда и беды. Зато умение выйти из зоны комфорта — ценное качество.
Харичев анализирует пятиэлементную модель: ЧЕЛОВЕК в центре, вокруг — ОБЩЕСТВО, СЕМЬЯ, СТРАНА, ГОСУДАРСТВО. Каждому элементу соответствует вызов: обществу — раскол, стране — утрата суверенитета (СВО — «очищение»), семье — депопуляция, государству — утрата доверия, человеку — расчеловечивание.

Ответы идеологические: обществу нужна солидарность («Своих не бросаем»), стране — патриотическое воспитание (не только военное), государству — меритократия («Лидеры России»), человеку — воспитание деятельного патриота с семейными ценностями (трое+ детей).
Финальный тезис автора: из оборота должны исчезнуть «медицинские или образовательные услуги». Речь — о служении, а не услугах. Более 70% профессий предполагают служение: военный — Родине, врач — здоровью, учитель — детям. Поворот в эту сторону всерьез станет мощным импульсом для формирования человека будущего.

Алексей Назаров, профессор Президентской академии, ставит безжалостный диагноз: российское образование пережило два цивилизационных разрыва — 1917-й и 1991-й — и сегодня опять оказалось перед нелегким выбором.

Дореволюционная Россия создала систему, способную к 1914 году почти догнать Германию по числу студентов, но при массовой неграмотности населения (элита росла быстрее общей массы россиян). Советская эпоха дала всеобщее начальное образование, но количество победило качество. Вместо гимназистов, читавших Платона, появились миллионы грамотных людей, лишенных культурной глубины. Хрущев довел утилитаризм до абсурда — изъял логику из школы (1955), подменил «учение ради знания» идеей «учения ради станка», отправив доцентов в совнархозы. Завершил дело Брежнев: профессура превратилась в завлабов, а университет — из храма культуры в конвейер дипломов.

Постсоветская катастрофа измеряется показательными цифрами. В 1993 году Фонд Сороса (признан нежелательной организацией в РФ) за 500 долларов за анкету собрал уникальное досье о научных разработках СССР. А после его распределения «научных грантов» 8 из 10 научных работников уехали за рубеж с идеями и документами. К 2000-му страну навсегда покинули около 1,5 млн ученых.
Одновременно с этим произошел символический перелом: образование из ценности превратилось в услугу. В XIX веке университет был храмом, в СССР — кузницей кадров, в 1990-е превратился в бизнес-проект или «корочку».

Назаров предлагает радикальный синтез трех эпох: от дореволюционной взять фундаментальность (учитель ориентируется не на среднего ученика), от советской — массовость (без примитивизации), от постсоветской — урок провала (без культурной среды образование мертво). Его формула: образование — не набор знаний, а событие культуры, которое растет минимум три поколения. Сегодня мы строим школу для тех, кто будет жить в веке XXII. Как именно — читайте в статье.

Дмитрий Байдаров, Александр Путилов и Дмитрий Файков описывают модель Росатома «фронтального образования» — одновременная подготовка всех уровней: школьники в вечерних классах → студенты с 2–3 курса на предприятиях → действующие специалисты на переподготовке. Параллельно — премиальный сегмент для руководителей высокого уровня стран-партнеров.

Цель Росатома: занять 20% мирового рынка подготовки специалистов к 2030 году. Ключевое отличие от обычных образовательных программ: подготовка кадров для всего жизненного цикла АЭС — от строительства до вывода из эксплуатации. Когда вы обучаете будущих регуляторов, они формируют законодательную базу совместно с вашими специалистами, с соблюдением режима нераспространения ядерных вооружений..

51 страна-новичок в МАГАТЭ без ядерной инфраструктуры — это не просто «рынок сбыта». Это пространстводолгосрочного партнерства, где создается общая система координат в области безопасности и стандартов. Проект «Обнинск Тех» — город-университет с машинным переводом на ИИ, где министр из Африки, российский школьник и ученый работают без языковых барьеров.

Модель применима за пределами атомной отрасли в секторах, где критичны безопасность и долгосрочные циклы. Стратегия: не разовая продажа продукта, а формирование общего профессионального языка и культуры применения технологий. Устойчивое партнерство строится не через зависимость, а через разделяемую систему ценностей в области качества и безопасности.

Сетевые структуры: почему вертикальное управление больше не работает

Ольга Голышенкова, президент ассоциации корпоративного образования «МАКО», фиксирует тихую революцию в социальной организации: появление сетевых сообществ как альтернативы иерархическим структурам. Это не онлайн-группы в соцсетях — это живые самообучающиеся организмы с «пульсирующими границами», где активное ядро (не менее 10-17% по данным исследования) генерирует смыслы, а остальные участники свободно меняют роли — от активных игроков до наблюдателей.

Ключевое открытие: в сетях доверие не дается должностью, а зарабатывается ежедневно через конкретные действия. Автор вводит концепцию «перформативного доверия» — авторитет возникает из демонстрируемой экспертизы и выполнения обязательств, а не из формальных статусов. Одна серьезная ошибка мгновенно разрушает годами выстраиваемую репутацию — это создает высокую психологическую нагрузку, но и надежный механизм саморегуляции.

Данные исследования российских сообществ: 87,5% идентифицируют себя как образовательные и экспертные. «Профессиональный клей» — передача опыта, наставничество, совместное решение задач — определяющий фактор устойчивости. При этом 62,5% относят себя к сообществам практики, 50% — к патриотическим и волонтерским.

Но есть три фундаментальных ограничения масштабируемости: механизмы доверия ломаются при росте (работают на сотни, не работают на тысячи — сообщество либо распадается на кланы, либо бюрократизируется); ценностная консолидация хрупка (выгорание лидеров, внутренние конфликты); внешняя легитимность отсутствует (как доказать банку кредитоспособность, имея лишь сетевую репутацию?).

Координационный совет при Общественной палате РФ по сетевым сообществам готовит специальный доклад и выстраивает трехуровневую траекторию работы: экспертная концептуализация → диагностика социальных эффектов → стратегическое целеполагание.

Вывод для государства радикален: не пытайтесь административно контролировать сверху — создавайте инфраструктурные условия для легитимной самоорганизации и выстраивайте партнерство. Сетевые сообщества способны генерировать социальный капитал и решать задачи, недостижимые для иерархических систем, но только при условии взаимного признания.

Алексей Любжин препарирует образовательную политику Романовых и обнаруживает жесткую закономерность: успешные царствования чередовали стратегию расширения охвата (экстенсификация) с углублением качества (интенсификация). Александр I расширял сеть — Николай I укреплял программы. Александр II снова расширял — Александр III снова углублял.

Провал Николая II — в нарушении этого ритма. Меняя министров вдвое чаще предшественников (10 министров за 23 года правления), он не дал сложиться ни одной устойчивой модели. Хаотичная смена курса породила бессистемную мешанину вместо политики.

«Долгожители» Уваров (16 лет), Делянов (15), Толстой (14) создавали узнаваемые «фирменные» образовательные системы, определявшие облик эпохи. Средняя длительность министерского срока за всю империю — 4,5 года. При таком цикле системные изменения невозможны.

Ключевой вывод историка: догоняющая миссия была почти завершена к 1917 году. Слой квалифицированных интеллектуалов, достаточный для громадной страны, был создан. Но Любжин напоминает пушкинскую реплику, объясняющую трехсотлетнюю проблему: «Со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно».

Образовательная реформа требует не административного рывка, а поколенческой преемственности — минимум 15-20 лет последовательной работы, чтобы увидеть первые плоды. Попытки получить результат за избирательный цикл обречены на имитацию.

Дмитрий Жантиев и Михаил Баранов разрушают устоявшийся миф: события опричнины и Смутного времени якобы беспрецедентны и объясняются «особым русским путем». Авторы помещают эпоху Ивана Грозного в контекст столетней европейской бойни 1560–1660 годов и показывают: Россия развивалась как часть Европы, где каждая страна шла своим особым путем.
Разорение Новгорода (2–3 тысячи погибших, 1569-1570) на фоне Варфоломеевской ночи во Франции (30 тысяч убитых, 200 тысяч беженцев, 1572), испанского разгрома Антверпена (7 тысяч жертв, 1576), Тридцатилетней войны в Германии (25–40% населения, 1618-1648) выглядит частью общеевропейского процесса с множеством удивительных аналогий.

Филипп II Испанский в 1568 году лично арестовал родного сына-наследника Дона Карлоса, который вскоре умер в заключении при невыясненных обстоятельствах — за 13 лет до того, как в России скончался царевич Иван Иванович. Можно сравнить и личные жизни: шесть жен у Ивана IV (двоих насильно постригли), шесть у Генриха VIII Английского (двум отрубили головы).
Волна нестабильности началась синхронно с двух краев континента: Франция (религиозные войны с 1562) и Россия (опричнина с 1565), затем накрыла Нидерланды, Германию, Англию, Польшу. Закономерность налицо: период смут, гражданских и религиозных войн длился почти сто лет — это была цена перехода от сословных монархий с «распределенным суверенитетом» к централизованным абсолютистским вертикалям.

Переход к абсолютизму завершился почти одновременно по всей Европе после смут: во Франции при Людовике XIV (1661), в России при Алексее Михайловиче (после 1654), в Пруссии (1653), в Дании (1665), в Швеции (1680). Исключением стала Англия — там попытки Стюартов утвердить абсолютизм привели к возникновению парламентской монархии (1688-1689).

Вопрос авторов радикален: почему в отечественной памяти Иван Грозный — кровавый тиран, а Петр I — великий преобразователь, притом что оба были и тиранами, и реформаторами, оба расширили территорию, оба казнили тысячи людей? Разница в том, что Петр обеспечил контакты с Западом и казнил низшие сословия, а Иван присоединил Поволжье (укрепив Россию на Востоке) и казнил элиты.

Роман Карманов, генеральный директор Президентского фонда культурных инициатив, предлагает технологическую метафору, делающую абстрактное понятие предельно ясным: культура — это «прошивка» общества, невидимая операционная система, которая каждую секунду определяет все остальное. Как смартфон без прошивки — груда бессмысленного пластика с металлом, так и общество без культурного кода не жизнеспособно.

Украинский пример показывает технологию культурного поражения в действии: за несколько лет через массовую культуру (популярная музыка, комиксы, сериалы, «шортсы» и «рилсы») создаются привлекательные образы, которые выводят молодежь на Майдан, а затем ведут страну к обрыву. Механизм коварен: вирус в культурном коде распространяется незаметно и подспудно, и общество наотрез отказывается признавать симптомы болезни, пока мутация не сольется с «ДНК» и не станет чем-то обычным, новой нормой.

Корейская «халлю» (k-pop волна) демонстрирует обратный процесс: страна не только защитила свой код от голливудской перепрошивки, но сама стала культурным вирусом, поглотившим часть западного кода. Суверенность в культуре — вопрос национальной безопасности: корейцы создают даже суверенный ИИ на корейском культурном коде.

После 2022 года в России запустилось естественное самоочищение прошивки — без административных запретов. Аудитория сама голосует рейтингами и охватами за контент на национальном коде. Надежда Кадышева, и сама потрясенная поворотом, собирает стадионы. 200 000 человек на Поклонной горе в один голос поют «Матушку-землю» вместе с Татьяной Куртуковой. 50 000 молодых людей на фестивале «Ленинградские мосты» в Петербурге подпевают новой волне российского инди-рока. Этно и фолк энергично выходят из темной ниши на крупнейшие площадки страны. Параллельно идет небывалый всплеск новой российской моды на традиции народов многонациональной страны.

Карманов жестко формулирует: «Культура ест стратегии на завтрак». Самое дорогое знание — культура по созидательной и разрушительной силе превосходит и экономику, и политику. Культура позволяет делать одно, но категорически сопротивляется другому — это не «бантик» в новостях и не остаточная строка бюджета.

Финальный тезис не менее радикален: культуру, которую создает и охраняет народ, невозможно перепрошить извне. И наоборот: народ, который поддерживает свою культуру, становится непобедимым.

Павел Сурков из Института кино и телевидения (ГИТР) показывает: советская школьная программа нам искусно внушала, что чиновник в России до 1917 года — это обязательно взяточник и эгоцентрист. Воспитательная задача — показать беспросветность царской России. Но в русской классике существует контрнарратив: образы достойных государственных служащих с четким кодексом чести.

Десять заповедей Бориса Годунова сыну Федору у Пушкина — это не историческая реконструкция, а работающая управленческая инструкция: «проблемных приблизь к себе (как Шуйского — контроль на виду), опасных отправь решать проблемы на периферии (Басманова воевать)», «не проводи резкие реформы — можешь даже отменить неугодные решения предшественника, потом при необходимости статус-кво восстановишь», «попусту не болтай — царский голос должен лишь вещать велику скорбь или великий праздник». Вневременные рекомендации, которые работают почти 200 лет.

Неожиданный пример у либерала Некрасова в «Княгине Трубецкой»: генерал-губернатор получает приказ напугать княгиню, едущую к мужу-декабристу. Он выполняет приказ — живописует ужасы каторги. Но когда видит непреклонность Трубецкой, его сердце дрогнуло: «Я вас старался напугать. / Не испугались вы! / И хоть бы мне не удержать / На плечах головы, / Я не могу, я не хочу / Тиранить больше вас...» Он приказывает заложить экипаж и лично доставить ее к месту ссылки мужа. Формула Некрасова: поступай по чести, как военный, служащий Отечеству.

Центральная реабилитация — Алексея Александровича Каренина из романа Толстого, которого школьная программа превратила в демона, мешающего счастью влюбленных. Толстой создал эталон государственного человека: около 50 лет, медалист-сирота из небогатой семьи, губернатор, затем министр на «одном из важнейших мест», «таких государственных людей мало в Европе».

Девиз — «Без поспешности и без отдыха». Педантичный распорядок дня: ежевечернее чтение (Шекспир, Рафаэль, Бетховен), работа с прошениями от простых людей как «будничное дело», земская реформа. Не замечен во мздоимстве, удостоен ордена Александра Невского. Цель сформулирована четко: «обеспечить свою репутацию, нужную мне для беспрепятственного прохождения своей деятельности» — репутация как управляемый актив карьеры.

Недостаток Каренина особенный: не переносит слез женщин и детей, теряет способность соображать. В финале он посвящает себя воспитанию детей Анны. Толстой прямо говорит: «Этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным».

Вывод Суркова радикален: нам необходима рефлексия образа современного чиновника в литературе и перевод фокуса внимания школьника с сатирического дискурса на конструктивный — что приведет к важному воспитательному результату.

Перефразируя Жванецкого: стоит перестать вопить «Бюрократ!» по любому поводу.

Андрей Полосин, политолог и эксперт в психологии, ставит диагноз: песню серьезно недооценивают не как продукт культуры, но как инструмент формирования мировоззрения. Музыкально-текстовые конструкции работают на нейрофизиологическом уровне, синхронизируя психоэмоциональное состояние масс. Еще Чарльз Дарвин постулировал: предки человека пытались очаровывать друг друга музыкальными звуками до появления членораздельной речи. Новорожденные воспринимают эмоциональное звучание фразы раньше, чем значение слов — музыка слов впитывается с молоком матери, это первая коммуникация до обучения языку.

Ницше описал точно: «Мы слушаем музыку всеми нашими мышцами» — физиология включается раньше рационального анализа. Ритмичная музыка подталкивает к действию: дыхание, пульс, движения синхронизируются с ритмом на бессознательном уровне. Именно так музыка становится мгновенным организатором толпы. Для революционных действий использовались «Марсельеза», «Интернационал», «Варшавянка». Греки знали: духовые инструменты мобилизуют воинов на атаку, струнные — облагораживают на отдыхе.

Измеримый пример мягкой силы — «Милицейская волна» в Чечне 2002 года: после многолетнего запрета ваххабитов на музыку, когда нельзя было петь и даже слушать радио, Объединенная редакция МВД РФ покрыла радиосигналом Грозный и горные районы. Песни зазвучали повсюду — в кафе, на рынках, в автомобилях. Многие жители говорили потом, что именно тогда почувствовали, что вновь стали частью России.

Ключевое различие русской традиции: текст первичен и диктует мелодию (в западной — наоборот). Русский язык с гибкими ударениями, редукцией гласных, палатализацией согласных — «раб ритмического текста, а текст — это смысл!» Русская песня — связная история, рассказываемая в соответствии с мелодикой фонетики и смыслами.

Полосин выносит приговор ситуации: исполнение песен молодежью на русском языке должно получить государственную поддержку как важнейшая часть воспитательной работы. Пока же от создателя новой песни для ее «раскрутки» требуется не менее полумиллиона рублей с неизвестным результатом — это вместо того, чтобы платить самому автору. Остается выбор: либо государство создает инфраструктуру песенного производства. Либо отдает эту технологию формирования мировоззрения тем, кто использует ее против нас самих.

Второй номер «Государства» выделяется операциональностью выводов. Это не академический сборник для полки, а набор рабочих инструментов.

Модель перепроизводства элиты позволяет количественно оценивать риски турбулентности. Когда выпуск специалистов растет быстрее создания управленческих позиций, накапливается взрывоопасная масса талантливых людей без перспектив.

Цивилизационный код России оцифровывает идентичность через пять векторов-императивов: РОДИНА → ВЕРА → СЕМЬЯ → ПРАВДА → ВОЛЯ. Это операционная система для принятия решений в коммуникациях.

Мониторинг социально-психологического состояния фиксирует сдвиги в общественном восприятии будущего в России.

Типология инженеров разделяет инженера-исполнителя (которого скоро заменит ИИ) и инженера-исследователя — «архитектона будущего», способного не просто решать задачи в заданной парадигме, но менять саму парадигму. Вскрывается проблема «когнитивного нуля»: если человек чего-то не знает, в его картине мира этого не существует.

Контуры новой модели образования как ответ на парадокс ИИ в образовании «85 на 85»: более 85% студентов используют искусственный интеллект в учебе, более 85% преподавателей — никогда. Притом что ИИ-технология радикально меняет функцию текста: люди теперь не только читают или пишут, но и «разговаривают» с текстами.

Архитектура сетевых сообществ описывает тихую революцию в сфере социальных сообществ. Сети становятся альтернативой иерархиям с горизонтальными связями, быстрой координацией и высокой гибкостью. Вводится понятие «перформативного доверия».

Синтез трёх эпох образования предлагает универсальную современную модель, основанную на лучшем опыте. Выводится критерий деградации университета.

Паттерн экстенсификации и интенсификации выводит стратегическую формулу чередования «расширения охвата» с «углублением качества».

«Культура ест стратегии на завтрак». Взгляд на культуру как на операционную систему предлагает понятие «прошивки» общества, переопределяющей его развитие каждую секунду.

Главное — не читать номер линейно, а использовать как справочник. Под каждую управленческую задачу здесь есть исторический прецедент, количественная модель или операциональная схема. Разнообразие примеров и кейсов — от пифагорейцев, сбросивших коллегу с корабля за сломанное открытием иррациональных цифр мировоззрение, до «Милицейской волны» в Чечне, сформировавшей ощущение причастности к России после многих лет запрета на музыку, — показывает: закономерности повторяются, меняются лишь декорации.

Весь топ-10 прикладных инструментов на основе материалов второго номера журнала «Государство».

Поэтому вопрос не в том, нужны ли вам эти инструменты. Вопрос в том, успеете ли освоить их до того, как их освоят конкуренты.